Жены и дочери. Мэри Бартон [сборник 2023] - Элизабет Гаскелл

Дайте мне возможность самому зарабатывать на жизнь — уж об этом ваш старший сын вправе попросить вас, — и я покину этот дом и больше не буду вам досаждать ни своей одеждой, ни своим отсутствием пунктуальности.

— Твоя просьба очень похожа на давнюю просьбу другого сына: «Отче! Дай мне следующую мне часть имения». Вот только то, как он распорядился своими деньгами, не особенно побуждает меня к тому, чтобы… — Тут мысль о том, как мало он в состоянии дать сыну в качестве его «имения» или части оного, остановила сквайра.

Осборн продолжил свою речь:

— Я, как и всякий человек, готов зарабатывать себе на жизнь, но подготовка к любой профессии потребует денег, а денег у меня нет.

— У меня тоже, — коротко ответил сквайр.

— Что же тогда делать? — спросил Осборн, не слишком веря словам отца.

— Ну, ты должен научиться сидеть дома, а не совершать дорогостоящие путешествия, и ты должен сократить счета от своего портного. Я не прошу тебя помогать мне управлять имением — ты для этого слишком утонченный джентльмен, но, если ты не можешь зарабатывать деньги, тебе, но крайней мере, не следует их тратить.

— Я же сказал вам, что я готов зарабатывать деньги! — вскричал Осборн, не в силах более сдерживаться. — Но как мне это сделать? Право, вы очень непоследовательны, сэр.

— Вот как? — отозвался сквайр, в более спокойном тоне, но не состоянии духа, тогда как Осборн терял терпение. — Но я и не претендую на то, чтобы считаться последовательным. Люди, вынужденные платить деньги, которых у них нет, за своих расточительных сыновей, вряд ли могут быть последовательны. Две вещи, которые ты сотворил, выводят меня из себя, стоит только о них подумать: во-первых, оказался чуть не последним тупицей в колледже, когда твоя бедная мать так гордилась тобой, когда ты мог доставить ей столько радости и счастья, если бы только постарался, а во-вторых… Ладно, не стану говорить — что во-вторых.

— Скажите, сэр, — попросил Осборн, у которого перехватило дыхание при мысли, что отец раскрыл тайну его женитьбы, но отец его думал о ростовщиках, которые высчитывают, когда Осборн вступит во владенье имением.

— Нет, — ответил сквайр. — Я знаю, что знаю, и не собираюсь говорить тебе, как я это узнал. Одно только скажу: твои друзья не больше знают, что такое хороший строительный лес, чем ты и я знаем, как бы ты смог заработать пять фунтов, чтобы не умереть с голоду. А вот возьмем Роджера — никогда мы никакого шума вокруг него не поднимали, а он получит теперь свою стипендию — я за него ручаюсь — и станет епископом, или канцлером, или еще кем, прежде чем мы поймем, какой он умный, — вот до чего мы были заняты мыслями о тебе. Не знаю, что это на меня нашло, что я все говорю «мы» да «мы», — сказал он внезапно упавшим голосом, который сделался бесконечно печальным. — Мне нужно говорить «я», теперь это всегда будет только «я» в этом мире.

Он встал и быстро вышел из комнаты, уронив свой стул и не остановившись, чтобы поднять его. Осборн, сидевший, уже некоторое время заслоняя глаза рукой, поднял голову на шум и так же поспешно встал и устремился вслед за отцом, но только успел услышать, как в двери его кабинета изнутри повернулся ключ.

Осборн вернулся в столовую, расстроенный и опечаленный. Но он всегда был очень внимателен к любым нарушениям в обычном порядке вещей, которые могли быть отмечены прислугой и вызвать пересуды. Поэтому даже сейчас, с тяжестью на сердце, он старательно поднял упавший стул и поставил его на место, у дальнего конца стола, потом передвинул блюда так, будто ими пользовались, и только после этого вызвал звонком Робинсона. Когда тот вошел в сопровождении Томаса, Осборн счел необходимым сказать ему, что отцу нездоровится и он ушел к себе в кабинет, а что сам он не хочет десерта, но выпил бы чашку кофе в гостиной. Старый дворецкий отослал Томаса из комнаты и с конфиденциальным видом подошел к Осборну:

— Я подумал перед обедом, что хозяину именно что не по себе, мистер Осборн. И я потому не в претензии. Он Томасу сказал про камин, сэр, а это такая вещь, что я с ней ни под каким видом мириться не могу, кроме как по причине болезни, что я всегда готов во внимание принять.

— А почему бы отцу не говорить с Томасом? — спросил Осборн. — Впрочем, он, должно быть, разговаривал сердито — я уверен, он нездоров.

— Нет, мистер Осборн, тут совсем другое. Я и сам, бывает, сержусь, а я поздоровее многих в моем возрасте. Да к тому же на Томаса сердиться — ему самому на пользу. Лишним никогда не будет. Но он должен получать взбучку от кого следует, от меня то есть, самолично, мистер Осборн. Я свое место знаю и знаю свои права и свои обязанности получше любого другого дворецкого. И это моя обязанность — отругать Томаса, а не хозяина. Хозяину нужно было мне сказать: «Робинсон, вы должны поговорить с Томасом о том, что он дал камину погаснуть», и я бы пропесочил его как следует, как я сейчас и сделаю, кстати. Но как я сказал раньше, я не в претензии на хозяина, видя его в душевном расстройстве и телесной болезни, и не стал просить расчета, как сделал бы при более счастливых обстоятельствах.

— Право, Робинсон, по-моему, все это ужасная ерунда, — сказал Осборн, утомленный длинной историей, которую слушал вполуха. — Какая разница, кому скажет отец — вам или Томасу? Принесите мне кофе в гостиную и не беспокойтесь больше о выговоре Томасу.

Робинсон ушел, оскорбленный тем, что предмет его неудовольствия был назван «ерундой». Он продолжал ворчать про себя в перерывах между нагоняями Томасу и говорил: «Сильно все переменилось, как бедной хозяйки не стало. Неудивительно, что хозяин это чувствует, потому что я-то уж точно чувствую. Она была леди и к должности дворецкого всегда относилась с уважением, как положено, и понимала, как он может порой оказаться оскорблен в своих чувствах. Уж она бы никогда не назвала его щепетильность „ерундой“, и мистер Роджер тоже. Он не то чтобы веселый молодой джентльмен и слишком уж любит приносить в дом грязных и скользких тварей, но у него всегда найдется доброе слово для человека, оскорбленного в своих чувствах. Он бы приободрил сквайра, и при нем сквайр не был бы таким раздражительным и упрямым. Очень бы мне хотелось, чтобы мистер Роджер был здесь».